Но спать было некогда. Венька сполз с камня и подпрыгнул несколько раз на одном месте, чтобы прогнать сон. Когда он отплыл метров на пятьсот, островок опять приподнялся над водой. Венька снова начал считать гребки. Теперь он не оглядывался и не приноравливался, и потому до берега насчиталось совсем несуразное число — семьсот тридцать три.

Сразу у моря начинался и уходил к небу крутой каменистый склон. Здесь не было тропы, и Венька полез наверх, цепляясь за жесткие, как проволока, кусты можжевельника. На вершине холма он постоял немного и начал спускаться в долину, перепрыгивая с камня на камень.

У небольшого домика — временной базы геодезистов — стояли рабочие. Они заметили Веньку. Один из них нагнулся к треноге и навел на мальчика трубу теодолита.

— Привет почте! — крикнул он. — Что не по-людски ходишь?

— А как хожу? — спросил Венька.

— Посмотри.

Венька заглянул в трубу. Сначала он ничего не понял. Небо и земля поменялись местами: облака плыли внизу, гора опрокинулась, и сосны висели на ней вершинами вниз, как сосульки. Венька догадался, что и он в этой трубе шел вверх ногами.

— А вы сами пройдите, — предложил он. — Вон хоть до того камня.

— Мы уже уходились, с весны ходим, — сказал рабочий, который смотрел в трубу. — Кому принес?

— Лизунову.

— Значит, как раз мне.

Хрустнул мятый конверт. Лизунов развернул письмо. Он читал, и лицо его постепенно становилось растерянным, и на нем появилась недоверчивая улыбка. Венька подумал, что Лизунов сейчас тоже будет отказываться от письма. И внезапно он почувствовал острую неприязнь ко всем этим людям. А еще Веньке стало до боли обидно, что Лизунов видел его идущим вверх ногами.

Но улыбка на лице рабочего растекалась все шире. Он хохотнул, сначала хрипло и неуверенно, потом — громче и, наконец, сорвав с головы шапку, хлопнул ею о землю.

— Почтарь, — сказал он, — это как же называется? Ты понимаешь, как это называется!

— Заказное. Тут расписаться надо, — сказал Венька на всякий случай.

— Да я кровью распишусь! — заорал Лизунов. — Ребята!.. Сестренка маленькая такая была… В сапожках еще… А мороз — термометры позамерзали! В войну еще… От поезда отстала. Мы и на радио писали. В «Комсомолку»! Как в воду… Главное, мороз, а она в сапожках… А теперь нашлась! Газета разыскала! — Лизунов говорил торопливо, словно пересказывая кадры кинофильма, возникавшего перед его глазами.

— Ну, значит, с тебя причитается, — сказал кто-то за спиной Веньки.

Но Лизунов сейчас ничего не слышал.

— Так еще и замуж вышла! — говорил он с какой-то отчаянной радостью: — Ведь всего четыре года было… А теперь у нас в Мурманске с мужем. Вот чудачка, а!

Он сунул Веньке фотографию. Венька увидел стройную девушку в полосатом платье. Она стояла прислонившись спиной к полотну, на котором были нарисованы горы с белыми верхушками, похожие на бутылки из-под шампанского. Над горами летел самолет «ТУ», по горам скакал всадник, а у подножия горы застыл поднятый на волне океанский пароход. У девушки было испуганное лицо, словно она боялась, что всадник вдруг оживет и рубанет ее своей саблей.

Пока Венька рассматривал фотографию, из дома вышел начальник отряда.

— Пойдемте, товарищи. Пора, — сказал он. — А ты, Лизунов, что сегодня такой веселый?

— Вот, товарищ начальник, сестренка нашлась!

— Ага, — сказал начальник, — значит, с тебя сегодня причитается. — Он взглянул на Веньку. — Ты принес?

— Я.

— Молодец. Как зовут?

Венька нахмурился. Сейчас его спросят: сколько лет? В каком классе? Какие отметки? Просто удивительно, до чего одинаково думают все взрослые.

Но начальник больше ничего не стал спрашивать.

— В следующий раз обязательно мне принеси, — строго сказал он.

— Если будет, — принесу.

— А я сейчас телеграмму напишу. — Лизунов взял Веньку за плечо, повернул к себе. — Отправишь?

— Отправлю.

— Диктуй, я запишу, — сказал начальник, вынимая из планшетки блокнот.

— Значит, так… «Здравствуй, дорогая сестренка, точка».

— Точки не надо, — подсказал Венька. — Она три копейки стоит.

— Нет, пускай с точкой, как положено, — торжественно сказал Лизунов.

Когда телеграмма была написана, Лизунов протянул Веньке три рубля.

— Столько не надо, — сказал Венька. — Нужен рубль. А сдачу я принесу, если будет.

— Бери, бери. На конфеты себе оставишь. Зря, что ли, ездил!

— Нельзя, — сказал Венька. — Мы ведь все бесплатно делаем.

— Кто это «мы»?

— Весь класс. Мы договорились: пускай каждый сделает за каникулы десять полезных дел.

— И сколько ты уже сделал? — спросил начальник.

— Не знаю. Те, кто в городе разносят, они по письмам считают. У них уже больше тысячи. Да еще газеты… Они все выполнили.

— А у тебя сколько?

— Шестнадцать.

— Маловато, — начальник искоса взглянул на Веньку.

— А я виноват, что ли, — сказал Венька.

— Ну-ка иди сюда. Начальник достал из планшетки карту и разложил ее на ступеньке. — Покажи твой сегодняшний маршрут. Где ты был сначала?

— В совхозе.

На синюю гладь залива легла карандашная черта.

— Потом к нам?

— Да.

Вторая черта прошла вдоль берега и уткнулась в сопку.

— Потом домой?

— Домой.

Третья черта снова пересекла залив, соединив две первых.

— Километра двадцать два — двадцать три, — сказал начальник. — Сколько же ты сегодня отвез писем?

— Два.

— Так это как считается — одно дело? или полдела? или четверть?

— Не знаю, — сказал Венька. — У них мотор сломался, вот я и езжу.

Рабочие засмеялись. А Венька вдруг подумал с испугом, что шестнадцать писем — это совсем немного, и что когда осенью ребята будут на сборе рассказывать о своих делах, то ему и рассказать будет нечего.

Венька взглянул на Лизунова. Тот был занят письмом. Он перечитывал его, время от времени изумленно вздымая брови и покачивая головой. Улыбка не сходила с его лица.

Венька вздохнул, засунул поглубже в карман лизуновскую трехрублевку и побрел к подножию холма. Он поднялся уже до половины склона, когда снизу прилетел еле слышный крик Лизунова:

— Венька-а-а… будь здоров… спасибо, Венька-а-а!..

На тропе, уходящей в горы, стояли семь человек. Они махали Веньке руками.

Вечернее солнце, остывшее и усталое, медленно катилось по вершинам гряд. Синее стали горы. Кое-где с островов сползали на воду языки тумана. Но по-прежнему ложилась в след лодки огненная тропа с черными дырами воронок от весел.

А над притихшим заливом, в такт ударам весел, звучали привычные слова счета:

— Две тысячи двести пять… две тысячи двести шесть… две тысячи двести семь…

Так устроен компас

Еще в конце мая сплыла по реке последняя льдина, ослепительная, как весна. Стрелками поднялась молодая трава. Оттаяли промороженные до звона кедры. Даже вытертые ледоходом береговые кусты вдруг расцвели и зазвенели.

На земле дымятся бурые прошлогодние листья, корежатся от тепла, сворачиваются в трубки; дымятся серебристые от мха стволы, дымится опавшая хвоя. Кажется, сам воздух дымится, и под кронами елей лучи солнца протянулись голубыми столбами.

Зимой в тайге сто дорог, — иди, куда хочешь. А сейчас валежник затаился в густой траве, всякому проходящему норовит дать подножку. Луговины стали болотами, поляны — озерами. Путь по тайге извилист и труден.

Из леса на обогретую солнцем поляну вышел паренек. Поведя плечами, он поправил мешок за спиной, посмотрел назад и, мотнув головой, сплюнул. На его скуластом лице появилась гримаса неудовольствия.

— Ну долго ты там? — крикнул он.

— Иду-у, Сеня-а-а!.. — отозвался кто-то из тайги.

Из-за дерева вынырнул мальчик, такой же скуластый и тоже с мешком. Он встал на четвереньки, сопя пролез под лесину, через которую только что перешагнул Семен, и улыбнулся.

— Жарко…

— То тебе жарко, то тебе холодно… Давно бы дома были!